Подкова на счастье

   Мастер в кожаном фартуке ловко выхватывает из горна докрасна раскаленный кусок железа и, бросив его на наковальню, сильно бьет молотом. Веселая россыпь искр озаряет кузницу и лицо молотобойца. Оно в этот момент сосредоточено и серьезно: потеря пусть даже нескольких секунд (и впрямь, куй железо пока горячо!) может отразиться на качестве сработанной мастером вещи — будь то нехитрый крестьянский ухват, либо предмет посложнее, что также доступно умельцу, который, по устному преданию, мог даже блоху подковать!
 Блоху — это, разумеется, художественное преувеличение. Но ведь и родилось это предание не на пустом месте, не вдруг.
 Народная мудрость, спрессовав опыт поколений старинных мастеров, донесла до нас легенды, где вымысел, соседствуя с правдой, продолжает вызывать удивление, восхищение, когда у тебя на глазах кузнец совершает ежедневное чудо, придавая размягченному огнем металлу форму задуманного им предмета. Каждый раз, когда наведываюсь в кузницу Центрального Московского ипподрома, я испытываю это чувство. Расположенную на задах по соседству с гаражом, хозчастью главной лаборатории страны по испытаниям лошадей, кузницу, как впрочем и другие службы этого большого специализированного хозяйства, второстепенным подразделением не назовешь. В самом деле, немудреная вроде бы вещь подкова, а изготовление ее требует ювелирного мастерства.
 Но, может быть, славословя искусных мастеров, мы не очень-то практичны: не проще ли пустить изготовление подков на поток, доверив их производство машинам?
 Спросил я как-то об этом Эдуарда Константиновича Романова, бригадира кузнецов-ковалей. И вот что услышал в ответ:
 — Попытки доверить машинам изготовление лошадиной обуви, то есть подковы, делались неоднократно, но всегда, насколько мне известно, кончались неудачами. Ни отливка, ни штамповка подков желаемого результата не приносили, и профессия кузнеца-коваля продолжает жить, оставаясь крайне необходимой и нужной в практике коневодства и конного спорта, а тем более при испытаниях рысистых и верховых лошадей на ипподромах.
 Надо было слышать, с какой нескрываемой гордостью произнес Эдуард эту небольшую тираду, которую, так и хочется назвать — «несколько слов в защиту любимой профессии».
 Что ж, его можно понять. Среди привычных и нужных людям профессий, коим нет числа, эта из разряда исчезающих. Ипподромные же кузнецы-ковали — профессия уникальная. И что касается их сегодняшней необходимости, то тут двух мнений быть не может. Не побежит четкой, размеренной рысью серый в яблоках орловец, не поскачет, споря в скорости с ветром, потомок прославленного Анилина, если подкованы они кое-как.
 Свой энергичный монолог Эдуард закончил, ударив молотком по небольшой наковальне, как бы таким привычным для себя способом ставя звонкую точку. Высокий, широкоплечий, с приятным и загорелым лицом, он вовсе не походил на книжного кузнеца-бородача. Не знай его профессии, я скорее всего посчитал его за спортсмена-тяжелоатлета.
 Услышав об этом, он улыбнулся, заметив не без лукавства, что, с известными оговорками, его и товарищей по бригаде можно считать и тяжелоатлетами, и пояснил свою мысль, Дело в том, что во время подковывания лошади приходится нередко прижимать ее к стене, хотя лошадь бывает и «на развязке», и чуть-чуть подлезать под нее. В момент подковывания масса лошади в 450— 500 кг покоится на трех опорах, мое плечо временная подпорка, очень скоротечная и, естественно, не главная. И все-таки, обрабатывая копыто, испытываешь немалую тяжесть, оставаясь максимально внимательным ч осторожным. По-разному ведут себя наши меньшие братья во время смены «обуви». Одни—спокойно, почти не реагируя, либо слабо реагируя на действия коваля. За другими нужен глаз да глаз. Немало хлопот мне доставила знаменитая Гугенотка, любимица мастера-наездника Аллы Михайловны Ползуновой. Строптивая вороная красавица «позволяла» обрабатывать лишь одну ножку в день, Зато, не сочтите за бахвальство, туфельки для нее получались, кажется, очень удобными. И сознание того, что в ее громких победах была некая толика и моего скромного труда, вызывает у меня самые приятные воспоминания.
 Слушаю собеседника и, честно говоря, не возьму в толк. Как же получилось, что городской парнишка с Беговой улицы, сызмальства мечтавший о карьере наездника, благо ипподром был в двух шагах от дома, оказался в кузнице, чтобы никогда не пожалеть о содеянном?
 Дорога к своему призванию не была гладкой, хотя в неудачниках на призовой конюшне наездника Павла Соколова, работавшего с хреновскими рысаками, Эдик Романов не значился. Здесь он изучил азбуку езды на приз, познал радость первых пусть скромных побед, испытал и горечь неудач. Потом работал у Антона Антоновича Тарабуева, наездника в ту пору не очень известного, но оказавшегося большим докой в кузнечном деле. Его уроки по ковке весьма пригодились стажеру Романову.
 Но вот кто поразил его воображение великолепным знанием беговой лошади и всего того, что связано с ее тренингом, воспитанием и ездой на приз, так это Виктор Эдуардович Ратомский — мастер, что называется, с большой буквы! Что-то показывая или рассказывая, Ратомский неизменно задавал Эдуарду один и тот же вопрос:
 — И как думаете, молодой человек, почему так будет для него лучше?
 «Для него» — это для рысака. И, не очень торопя Эдуарда с отгадкой, мастер в конце концов все расставлял по полочкам, и сразу становилось яснее ясного, почему перестал «врать ходом» явный «шлапачник» Вальдшнеп 2.09,5, сын Транса и Вспышки, встав на отличный, размашистый ход!
 — У наездника призовой лошади должен быть абсолютный слух настройщика роялей. Мало расслышать неверную рысь, несовпадение тактов,— говорит Эдик Романов, — Надо уметь, найдя причину недуга, помочь лошади обрести легкие, экономные движения, те, что помогут ей сполна раскрыть заложенные в ней природой и унаследованные от славных родичей возможности проявления максимальной резвости. Хотелось бы, чтобы вы поняли и запомнили одно из золотых и вечных правил бегового дела — самые отменные родословные самых что ни на есть быстрых кровей не стоят и ломаного гроша, если подковы вашего рысака либо «жмут», либо, что еще хуже, «болтаются», как плохо подогнанные по ноге сапоги.
 Довески, крючки к подковам, подковы с «весом в лоб», «вес — в пятку», «вес — в поле копыта» — всего и не перечислишь. Что только ни перепробовали Эдуард со своим новым учителем Ратомским, прежде чем были найдены для каждой лошади отдельно наиболее оптимальные варианты приспособлений для подков. Варианты различные, но цель одна—помочь рысаку правильно сбалансировать движения на рыси так, чтобы не только не повредить его мускулатуру, а, напротив, заставить весь мышечно-связочный аппарат работать с наибольшей пользой, экономно. Плохо подкованный рысак — это потенциальный инвалид и заведомый «тихоход».
 — На таком разве что воду возить, да и то в хорошую погоду,— иронизировал бывало Ратомский, видя, как осторожно, будто по тонкому льду реки, шагал рысак по грунту бегового круга. Он с нескрываемым сожалением провожал взглядом такого горе-наездника, мечтавшего, очевидно, о рекордных секундах, но не удосужившегося позаботиться о порядке ног своей лошади.
 Кузнец-коваль... Скажем прямо, не очень-то звучит это словосочетание. Не престижное оно, это ремесло, не на виду у людей. Но предложи сегодня сорокалетнему Эдуарду Романову и его молодым парням сменить свою профессию — не согласятся ведь. Да и к чему другая, когда эта и по душе, и заработки хорошие, и, что немаловажно, почти каждый день надо «шевелить мозгами», искать, экспериментировать, ибо нет в природе двух абсолютно одинаковых лошадиных ног.
 Есть, разумеется, проверенные старыми мастерами приемы, традиции кузнечно-ковального дела. Но они, по мнению Романова, оставаясь основой, не сдерживают творческого поиска коваля, если тот настоящий мастер, а не холодный ремесленник, работающий только для процента плана, пресловутой галочки.
 Что же касается широты горизонта, так сказать, выхода «на люди», то Эдуарду Романову и многим его коллегам грех жаловаться на невнимание к их работе. Мастер-коваль Эдуард Романов — участник нескольких международных соревнований. Нет, это не оговорка и не описка. Именно участник, полноправный член спортивной команды СССР. Тот, кто наблюдал за поведением Эдуарда Романова во время заездов, наверняка не мог не заметить, как, прильнув к биноклю, Романов направлял его под таким углом к интересующему его объекту, чтобы в центре внимания оказался грунт бегового круга. Ноги, конечности своих рысаков, даже в такие моменты оставались в фокусе его обзора. Будто он, Романов, мог чем-то помочь с трибуны, если бы—страшно подумать—в острейшей борьбе что-то стряслось с подковами его рысака.
 — Спасибо, Константиныч, все подогнал как надо, принимая поздравления с победой, в свою очередь благодарил мастер-наездник Анатолий Крейдин Эдуарда Романова во время гастролей в Финляндии.
 А сколько таких добрых слов выпало на долю ковалей столичного ипподрома после розыгрыша Больших традиционных призов! «Клиентами» Эдуарда Романова были такие известные рысаки, как Альт, Алярис, Покрас, Заплот, Трибунал, Бамбук, Примат, упомянутая Гугенотка и десятки других резвачей. Ковал он и многих выдающихся скакунов — Эльфаста, Газолина, Этена, Суздаля, Стоика. Не хватит запятых, чтобы упомянуть всех.
 Не меньший, чем у Романова, послужной список и у других ковалей. И, конечно же, у Ивана Дмитриевича Капралова, ныне пенсионера, но продолжающего служить делу всей своей жизни.
 — В пяти странах побывал, видел работу наших зарубежных коллег. Что скажу?—вспоминает Романов.— Дело, конечно, знают, многое умеют. Но, не сочтите за нескромность, мои ребята сработают подкову лучше, тоньше.
 Поэтому я понимаю, почему именно Эдуард Романов и Валерий Воскобойников были рекомендованы в дежурные ковали для обслуживания иностранных команд во время Олимпиады-80 в Москве! На таких мастеров можно полностью положиться. Работают всегда, что называется, со знаком качества!
 ...Со стороны ипподрома раздались звуки какой-то бравурной музыки, затем мелодия оборвалась — начался очередной заезд. А спустя минуту диктор объявил, что рысак по кличке Хиппи расковался и съехал с дистанции.
 — Расковался...—Романов иронически, как мне показалось, повторил слова диктора и продолжал,—о чем же думал наездник Алексей Еремин? Ладно бы новичок, а то, поди, два десятка лет сидит в качалке. Наверняка, не проверил подковы у рысака после проминки. А ведь утром предстоит горячий разговор, придет к нам с претензиями, вот, дескать, она, ваша работка. Конечно, и у нашего брата накладки случаются, не без этого. Но ты же наездник опытный, не поленись, проверь все перед призом...
 — Нам славы не надо, но свой фирменный знак порочить никому не дадим! — вставил свое слово в разговор подошедший Валерий Воскобойников.
 Можно понять его минутную горячность, чувство рабочей гордости, ответственности за свой труд,— это отличные качества. Здесь Валерий прав. А вот в оценке мастерства своего и своих товарищей, по-моему, излишне скромен.
 Убежден, что найду немало союзников, сказав, что, отдавая дань уважения мастерству тренера-наездника, ветеринарного врача, конюха, всех, кто готовит к бегу рекордиста, не лишне, наверное, называть в день победы рысака и фамилию коваля. Нужно еще и потому, что мастеров «лошадиной обуви» у нас, к сожалению, можно пересчитать на пальцах.

Юрий АРУТЮНЯН