|
Кузнец
Несколько особняком среди других деревенских специалистов
стояла фигура кузнеца.
Его профессиональная магия совсем не
похожа на ту, что мы встречали у пастухов или мельников и сближается
скорее с магическими элементами гончарства, так же, как и кузнечное
ремесло, связанного со стихией огня. По сохранившимся до конца XIX
– начала XX вв. представлениям, кузнец вступал в особые отношения
не с демонами локусов (лешим или водяным), а с чертом неопределенной
локализации (как и гончар). Этот персонаж был у него в подмастерьях
, причем кузнец его частенько бил, а то и прогонял. Другая роль
черта в фольклорных текстах о кузнеце – роль его клиента . В сказках
нечистый выступает еще в одной роли – попутчика кузнеца, причем
кузнец его нередко обманывает. Последняя роль неспецифична только
для кузнеца. Поэтому обратим внимание на два других типа отношений
кузнеца - с подмастерьем и клиентами.
Кузнец – подмастерье.
Каждый кузнец имел и тщательно берег свои секреты: “Секреты
раньше они таили. Были секреты. Они как-то определяли: или они плуг
тебе сделают на 25 пудов, или на 30 – как ты определишь пуды-то?”
(Ярославская обл., Пошехонский р-н). “У кажного е на ремесле свае
заклинание,–утверждает, вероятно, по собственному опыту, полесский
пастух.– И у кузнеца” (Гомельская обл. и р-н, с.Грабовка). Свою
работу каждый профессионал без труда отличал от работы другого кузнеца,
и существовала своего рода солидарность, не позволявшая отбивать
чужого клиента: “Пришел к другому кузнецу, не к тому, к кому ходил
обычно, –косульник вострить. А он выкидывает:–не буду, говорит,
вострить. Иди, где раньше тебе вострили. Обычай какой-то…” (Ярославская
обл., Пошехонский р-н, с.Юдино).
Секреты ремесла (в наших
материалах есть сведения о тайных знаниях из области термической
обработки металла, испытаний на излом и искру и др.) передавались
обычно в рамках одной семьи, от отца к сыну. Технология кузнечного
дела требовала также наличия одного-двух помощников, которые одновременно
являлись и
учениками. Чаще всего в роли подмастерья был сын кузнеца.
Основные производственные приемы ученик осваивал, наблюдая
работу и следуя указаниям мастера. Секреты же должны были ему открыться
иным – магическим – образом. Этот решающий момент профессионального
посвящения запоминается на всю жизнь:
“У меня отец кузнец
был, только начал работать в кузнице. Топор ковали, а никак не получалось.
Тут-т о и услышал голоса, дескать один одного и спрашивает: – Ковали?
– Ковали. – А в песок совали? – Совали. Вышел – никого нет. А кто
подсказывал, не знаю. И дошло до него, что надо в песок совать!
Вот работаешь, и предъявлением каким-то явится. А выйдешь – никого
и нету…” (АМАЭ, д.1416, л.32. Ярославская обл., Пошехонский р-н,
1984 г. Ж 1907 г.р.).
Знание является как голос, видение,
другим каким-то путем – сам факт его явления становится важным элементом
личной мифологии и профессионального самосознания кузнеца: это в
глазах его и окружающих знак высшей санкции на занятие ремеслом.
Не у всех кузнецов был взрослый сын; среди кузнецов было
много одиноких, так что приходилось брать в подмастерья чужих людей.
Кроме того, чужих подростков, а иногда и взрослых кузнец брал в
обучение за плату, что составляло еще дополнительный заработок (Костромская
обл., Парфеньевский р-н, д.Афонино; Гомельская обл. и р-н, с.Грабовка).
Именно взаимоотношения с подмастерьем-чужаком обыгрываются в фольклоре,
где подмастерью, пришедшему неизвестно откуда, приписывается статус
нечеловеческого существа. В легендах и бывальщинах фигурирует подмастерье
- черт; в сказке – богатырь, сын женщины и медведя (сюжет “Иван
– Медвежье ушко”). Обычно этот персонаж поначалу проявляет себя
самым лучшим образом (Иван демонстрирует богатырскую силу, черт
перековывает старуху в молодую и т.д.), но попытка кузнеца повторить
эти действия заканчивается плачевно. Этот черт-подмастерье внешне
никак не отличим от человека. Конфликты (и, соответственно, идентификация
его как “черта”, а затем изгнание) начинаются, когда он начинает
затмевать своими умениями старого мастера, так что возникает угроза
его профессиональной монополии. Нечеловеческий статус чужака в этом
случае служит поводом к его изгнанию. Впрочем, в рассматриваемый
период (в конце XIX – начале XX вв.) о подобных сюжетах практически
не рассказывали как о реальных происшествиях, они сместились в область
сказочной прозы.
Кузнец – клиент.
Еще один
типовой фольклорный сюжет о кузнеце касается его взаимоотношений
с клиентом (тоже, как и вышеописанный подмастерье, приезжим!). В
Указателе сюжетов мифологическох рассказов он числится под названием
“Кузнец подковывает лошадь чертям”. Характерный рассказ на эту тему
был записан в 1926 году Марией Торэн в Вятской губ.: “Кузнец из
Муши сам рассказывал матери Аринки такой случай. К нему постоянно
приезжают подковывать лошадей. Иногда он, подковывая, видит, что
это не лошадь, а человеческие… лошадь такая всегда страшно неспокойная.
Вот раз подъехала к нему тройка. Мужик – ямщик-то – знакомый, а
лошадей-то таких он у него не видел. Стал кузнец ковать, да и видит,
что ноги-то человеческие, да и узнал у одной лошади ноги мужика
из своего села, который запился. Кузнец ни жив ни мертв, лошадь
брыкается, шипит, свистит, ямщик хохочет, да хлопает в ладоши и
посматривает на кузнеца. Тот и не помнит, как подковал. Этот случай
он вспоминал постоянно…” (Вятская губ., Советский р-н, д.Кукарка,
1926 г.).
По поверьям, черти ездили вместо коней на самоубийцах,
опойцах (умерших от запоя), утопленниках и удавленниках, а также
на ведьмах (причем на последних – не только после их смерти) (ТА,
д.407, л.103. Вятская губ., Глазовский у.). Пошехонская жительница
(1901 г.р.) вспоминает байки местного кузнеца, который рассказывал
как о реальном случае: “Приехал (какой-то человек) ковать лошадь.
Подковал – спасибо не сказал, засмеялся и ушел. Кузнец говорил:
“Кую – не лошадь, а бабья нога”. Когда он отошел, спасибо не сказал,
значит, не человек был. И пропал. “Ковал,–говорит кузнец,– лошадь,
а очутилась не лошадь”. Это в Сосновце было, 12 километров”. Тут
же готово и объяснение: “Черти на бабах ездят. И им надо ковать…
Кузнец пришел и говорит жене: “Лошадь ковал, лошадь сивая была.
А очутилась – бабья нога!” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино,
д.Есипово). “Черти на бабах ездят” – имеется в виду, на ведьмах.
Бывает, что кузнец “узнает” ногу какой-то конкретной женщины: тогда
подобные рассказы являются формой обвинения в колдовстве, заканчивающегося
нередко избиением, изгнанием или публичным осуждением предполагаемой
“ведьмы”.
В приведенном случае прагматика иная: по объяснениям
рассказчицы, это обвинение в адрес не расплатившегося клиента, который
идентифицируется как нечистая сила. Практически обязательный мотив
таких рассказов – буйное поведение лошади, которая не дается в руки,
ее трудно подковать, и не всякий кузнец с нею справится. Иногда
именно он выходит на первый план, определяя прагматику текста: “С
приметам кузнецы ковали,–рассказывает пошехонский житель (1911 г.р.).–
Мне дядя рассказывал: – Возил я лошадь к трем кузнецам. За ногу
не могут взять: дикая. Привел к четвертому. Тот говорит:–Ко мне
не к первому ведешь? – Нет, к четвертому. Провел кузнец рукой от
головы лошади до ног. И все ноги она дала, не сопротивлялась: знал
что-то кузнец. С приметам!” (АМАЭ, д.1416, л.76. Ярославская обл.,
Пошехонский р-н, с.Юдино, дер.Братское, 1984 г.).
В этом
тексте демоническая природа строптивой лошади просматривается разве
в типовом построении сюжета, а так это реальная, дядина, лошадь,
на которой он еще долго пахал и проч. Но этот текст акцентирует
еще одну сторону прагматики сюжета о “чертовой лошади”: утверждение
профессионализма кузнеца. Хороший кузнец справится с любой лошадью:
у него должны быть тайные знания, приметы; если справиться не удается,
говорят, что это лошадь чертова, и не лошадь вовсе, и т.д.
Итак, о “чертовой лошади” рассказывают чаще всего сами кузнецы.
Этот сюжет в их устах становится способом описания ряда конкретных
ситуаций, возникающих во взаимоотношениях его с клиентом-приезжим:
(а) неумение справиться со строптивой лошадью; (б) нарушение клиентом
своих обязательств перед кузнецом (напр., отказ заплатить за работу);
(в) дурная слава какой-то конкретной женщины (возможно, личный конфликт
с нею кузнеца). При таком описании вина в этих ситуациях перекладывается,
соответственно, на лошадь, клиента или женщину, которые идентифицируются
в терминах “нечистой силы”.
Надо сказать, что магия кузнечного
дела большею частью перекочевала из практики в область сказок, впрочем,
как мы видели, время от времени вмешиваясь и в реальные отношения.
“Мужской клуб”.
Еще одна ситуация, когда кузнецу
досаждала нечистая сила, связана с выпивкой и с ролью кузницы в
системе мужского общения. “Дедушка Семен (кузнец),–вспоминает жительница
пошехонской деревни Есипово,– говорил: Куешь-куешь. Вдруг приходит
человек. – Пойдем, говорит, выпьем. Приходим в чайную в Белом селе.
Заказываем на двоих. А тот человек не зашел в чайную. – Я,–говорит
Семен, – вышел – человека нет. Я выпил свой стакан и ушел. А его
стакан-то стоит. Нечистая сила” (Ярославская обл., Пошехонский р-н,
с.Юдино, д.Есипово).
Кузница играла в селе роль “мужского
клуба”: там собирались мужики, не только наточить плуг или подковать
коня, но и обсудить местные новости, а то и выяснить отношения:
“В кузнице выпивали, все время дрались”, вспоминает жительница вологодской
дер.Залесье (Вологодская обл., Харовский р-н, д.Залесье.)
Деревенские
парни заказывали или сами делали в кузнице трески – заостренные
с одного конца, загнутые с другого орудия из металлических прутьев
(или зубьев брошенной колхозной бороны). Эти трестки, заметим, играли
роль знаков их предбрачного статуса во время деревенских гуляний.
С этими тресками парни выходили биться стенка на стенку с парнями
из других деревень (с других улиц, концов села). Если учесть, что
праздничные драки играли роль мужской инициации, то кузнец, изготавливавший
(или наблюдавший за изготовлением) трестки, выступал в роли инициатора.
Женщины кузницу обходили, из тех соображений, что там
кажется и манит нечистый. С кузницей, железом, огнем связаны святочные
страсти – шуликины ( шилыханы, шуликуны ), – которые выходят из
проруби в период от Рождества до Крещенья. Тем же словом называли
и святочных ряженых, в первую очередь, парней, пугавших девушек
во время гаданий и вечорок. По севернорусским поверьям, шуликины
являются в остроконечных железных шапках, верхом на железных конях,
изо рта у них огонь; характерно, что они опасны для женщин, девиц
и детей, которых, по поверью, уносят в прорубь, если они не очертятся
во время гаданий. Шуликинами, как и “железной бабой”, пугали детей,
чтоб не ходили к проруби. Все это напоминает активность мистических
мужских объединений – и примечательна связь этой активности со сферой
деятельности кузнеца (железо, огонь).
Кузьма-Демьян.
Христианскими покровителями символика кузнечного промысла
считались свв. Косьма и Дамиан, фольклорные кузнецы (в заговорах,
подблюдных песнях и проч.). Связанные с ними представления фиксировали
временной распорядок работ в кузнице. Празднование этим святым совершалось
1 ноября и в народном сознании было связано с началом зимы и установлением
санного пути. А.Н. Афанасьев приводит многочисленные поговорки о
том, что Козьма-Демьян приходит “с гвоздем”, “с мостом (подмостит)”,
“закует” землю и воду, и свидетельства того, что сама “зима представляется
мифическим кузнецом”, поскольку “сковывает и оцепеняет природу”;
областное уковать значит: замерзнуть. Эти представления находятся
в связи с сезонными ритмами кузнечного дела. По свидетельству внучки
и дочери деревенского кузнеца, для него “самое трудное время – весна
(косульнички навострить, лемеха, отрезы. Вначале еще сошники были…).
А потом – осенью, лошадок подковать – обледение было” (Ярославская
обл., Пошехонский р-н, д.Тарсипово). Со слов вятского кузнеца “кузница
нормально работает только два месяца, когда навозница начнется”,
т.е. когда на поля вывозят навоз (Вятская губ., 1924 г.). Кроме
кузнецов-универсалов, были еще специалисты по какому-нибудь виду
кузнечного производства: изготовлению гвоздей, топоров, серпов и
кос, замков и проч. Те, кто промышлял изготовлением и заточкою сельскохозяйственных
орудий, соотносили свою деятельность с ритмами земледельческих работ.
Серповщики отправлялись на промысел осенью, после уборки хлеба,
собирали в деревнях затупившиеся серпы, чтобы к весне вернуть после
заточки или обменять на новые.
Тверские гвоздари , по
свидетельствам XIX ст., работали “только с ноября до вскрытия рек”.
День празднования свв. Кузьмы и Демьяна, т.обр., отмечал начало
активной работы кузницы, связанный как с приведением в порядок после
страды сельскохозяйственного инструмента, так и с подготовкой средств
передвижения (ремонт и изготовление саней, ковка лошадей) к зимнему
сезону интенсивных коммуникаций (с установлением санного пути).
|
